– Не знаю, как и разрешить это дело, – задумчиво сказал патриарх. – Очень уж робок твой поп, Иван, как он справится? Там ведь тьма язычников, мордва, чуваши, гулящие людишки.

– Отец Никифор тих, это правда, но слово Божье исповедует истово. А твёрдость, когда надо, окольничий Хитрово выкажет. Он – воевода.

– Уговорил. Ладно. Благословляю тебя, отец Никифор, на соборную церковь в новом граде Синбирске, – решил патриарх и тут же приказал служке: – Анисим, напиши челобитную в приказ Казённого двора, чтобы выдали ему всё потребное для нового храма.

Никифор поцеловал руку патриарха, то же совершил и Неронов.

– Ступайте, – сказал патриарх. – Жду от тебя, поп, добрых вестей.

Выходя из патриаршего подворья, отец Никифор с трудом верил своему счастью. Ему казалось, что сейчас догонит его патриарший служитель и объявит, что прихода ему не дано. Иван Неронов заметил беспокойство Никифора.

– Дело твоё решено, – сказал он. – Побывай у окольничего Фёдора Ртищева и поклонись ему. Это он говорил о тебе с патриархом.

– Обязательно поклонюсь, – радостно вымолвил Никифор, окончательно уверовавший в своё счастье. – А тебе, отец Иван, я хоть сейчас поклонюсь за твою доброту.

– Будет, будет, – запротестовал Неронов, увидевший, что Никифор готов упасть перед ним на колени в уличную грязь. – Я этого недостоин. Бога благодарить надо.

Никифор последовал этому совету в Казанском соборе, где купил полурублёвую свечу и долго молился перед образом Святой Живоначальной Троицы.

Фёдор Ртищев встретил Никифора приветливо, не дал ему грохнуться наземь в благодарственном поклоне, а полуобнял его и провёл в свой кабинет.

– Я для тебя, отец Никифор, кое-что приготовил, – сказал Ртищев, беря в руки толстую и большую книгу в кожаном переплёте, серебряном окладе и с такими же застёжками. – Это мой дар первой церкви в Синбирске.

Отец Никифор принял Библию и прижал к груди. На его глазах выступили слёзы радости и благодарности.

– Это бесценный дар, господине! – с жаром произнёс он. – Век буду помнить твою милость.

– Когда ты едешь? – спросил Ртищев.

– Скоро. Ищу попутный струг в Астрахань.

– Не ищи, – сказал Ртищев. – Он уже есть. Обратись к Ивану Хитрово. Из его приказа идёт струг в Синбирск с воинскими припасами. Он о тебе знает.

– От твоих слов, милостивец, у меня камень с души свалился. Я искручинился, думая, как дойти до Синбирска.

– У меня, отец Никифор, к тебе личная просьба, – сказал Ртищев. – Доставь от меня окольничему Хитрово грамоту. Сделаешь?

– С превеликим удовольствием.

Ртищев подал ему свиток в кожаном чехле.

– Ещё одна просьба, – сказал Ртищев. – Сходи к Марии Ивановне, жене Хитрово, она для Богдана Матвеевича гостинец передать хочет.

– Всё сделаю, господине Фёдор Михайлович!

На прощание Ртищев со стеснительным видом сунул за пазуху Никифору кошелёк, в котором побрякивали деньги.

– Это тебе на дорогу, – сказал он, провожая Никифора до крыльца.

Приказ Казённого двора был тем местом в системе государственного устройства, откуда на служилых людей, включая и духовных лиц, источались царские милости. На Казённый двор ежедневно являлись священники, дьяконы, дьячки и пономари московских и городовых соборных церквей за жалованьем и сукнами на облачения. Бывалый в приказных делах дьячок Казанского собора присоветовал Никифору явиться на Казённый двор в старой рясе. Слава Богу, тот его не послушал, надел подаренную ему Нероновым рясу и прошёл в приказ до света. На Казённом дворе было уже людно, там толпились духовные лица, которые пришли в Москву из дальних мест, многие донельзя обтрёпанные, а иные в лаптях. Никифор посмотрел на это скопище и сокрушенно подумал, что обещанных денег и сукон ему не дождаться до морковкиного заговенья.

Когда развиднелось, на крыльцо приказа вышел дьяк и оглядел собравшихся. Острым взглядом среди нище одетой духовной братии он выглядел отца Никифора и подозвал к себе. Узнав его имя и звание, дьяк, не обращая внимания на вопли недовольных, привёл Никифора в комнату, взял с него поручную запись и выдал двадцать рублей. Затем кликнул ключника, и явился низкорослый человек с заспанной рожей. Дьяк что-то ему шепнул, и ключник повёл Никифора за собой в глубь избы приказа.

– Кланяйся, поп, от меня боярину Ртищеву! – крикнул вслед дьяк.

Никифор почувствовал, что рука сильного человека поддержала его и здесь.

Ключник завёл его в хранилище и заглянул в список.

– Получи на ризу сукна доброго вишнёвого семь аршин, на однорядку сукна красного пять аршин, юфтевый крой на сапоги. Шить тебе кто будет? Могу подсказать доброго портного.

– Отъезжаю на днях. Жёнка пошьет.

– Тогда вот тебе пуговицы, четырнадцать штук на однорядку.

Во дворе приказа появление отца Никифора было встречено недобрым молчанием. Держа в руках полученные сукна, он, потупив глаза, прошёл мимо людей, но не без ущерба: кто-то больно ткнул его под ребро и наступил на ногу. Однако это было сущей безделицей по сравнению с тем богатством, которое на него свалилось.

Придя к себе в жилище, отец Никифор разложил сукна на лавке и долго любовался игрой света и теней на вишнёвом и красном поле. Он думал, стоит ли ему шить однорядку, и, в конце концов, решил, что красное сукно он отдаст на верхнюю одежду своей Марфиньке, а ему будет и рясы достаточно, а для тепла на себя всегда можно будет накинуть овчинную шубу.

Отец Никифор побывал в Разрядном приказе у стольника Ивана Хитрово.

– Годи, поп, я тебя кликну, – сказал тот, занятый делами.

Никифор вышел на площадь, огляделся и заинтересовался работой площадных подьячих. Это были хорошо знавшие грамоту люди, не нашедшие по каким-то причинам мест в приказах. Они имели разрешение на свою деятельность, их хорошо знали все дьяки.

– Что писать? О чём бить челом великому государю мыслишь? – спрашивал, сидя на скамеечке, востроносый подьячий у стоящего перед ним на коленях пожилого крестьянина.

Тот судорожно мял в руках шапку и молчал.

– А деньги у тебя есть? Покажи? – потребовал подьячий.

Мужик вытащил из-за пазухи платок с завязанными в него полушками.

– Добро. Значит, ты бьёшь челом великому государю на своего барина. Верно?

Мужик утвердительно замотал головой, а заинтересованный этой сценой отец Никифор подошёл ближе.

Подьячий достал из волос на голове воткнутое туда гусиное перо, обмакнул его в одну из двух висевших у него на шее чернильниц и, развернув на коленях начало бумажного свитка, принялся строчить красными буквами титул великого государя.

– На кого челом бьёшь?

– На боярского сына Ивана Жданова, – наконец вспомнил крестьянин.

Подьячий достал из волос на голове другое перо, для чёрных чернил, и продолжил работу.

Отец Никифор подошёл к другому площадному подьячему, но на его работу посмотреть не успел: его имя громко выкрикнули с крыльца Разрядного приказа.

– Как, поп, не боязно ехать на границу? – спросил Иван Хитрово. – Налетят ногайцы, уволокут тебя, нехристи, в полон.

– Славить имя Божье нигде не страшно, – ответил Никифор, осеняя себя крёстным знаменьем.

– Добро мыслишь. Через несколько дней можешь ехать. Струг на Синбирск стоит на реке супротив пушечного двора. На него сегодня начнут грузить свинец в свиньях и зелье для больших и малых пищалей. Стрелецкий капитан Нефёдов о тебе ведает.

– Мне нужно будет семью по пути забрать, – робко промолвил Никифор.

– Это в каком месте?

– За Муромом в селе Глазковом. Там попадья у моего двоюродного брата обретается.

– Дозволяю задержаться, – сказал Иван Хитрово, – но не более чем на полдня. Там на струге иноземцы из Казани идут, им поспешать надо.

– Я не задержу их. Возьму попадью за руку и мигом на струг.

– Передай от меня грамотку брату, – сказал Иван Хитрово, подавая Никифору свиток. – С Богом, поп! Гляди, не опоздай на струг!

Выйдя из Разрядного приказа, отец Никифор поспешил за пределы Китай-города в пушкарскую слободу на берегу реки Неглинки. Ещё не достигнув слободы, он почувствовал запах гари и дыма, в Пушкарской и Кузнецкой слободах было много кузниц, и все они работали, изготовляя в основном холодное и огнестрельное оружие. Издалека Никифор увидел большой амбар, с высокой конусообразной крышей, над которой поднимался дым от плавильных печей, в которых варили бронзу для государевых пушек. Мимо Никифора проехала большая телега, которую волокли шесть лошадей. На телеге лежала пушка, через жерло которой тощий поп мог свободно провалиться. Никифор покачал головой, удивляясь сноровке пушечных дел умельцев.